Неточные совпадения
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я
закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я
много, как люди умирают в гошпиталях и
на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он
на женщину, и она,
закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали
многие. С лестницы тоже кричали, показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что
глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
Надо идти ощупью,
на многое закрывать глаза и не бредить счастьем, не сметь роптать, что оно ускользнет, — вот жизнь!
Этому чиновнику посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим
на пенсии, а их
много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода
закрыла глаза.
Он ушел, а я бросился
на диван и
закрыл глаза. Голова у меня ходила кругом: слишком
много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал
на откровенность Гагина, я досадовал
на Асю, ее любовь меня и радовала и смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбежность скорого, почти мгновенного решения терзала меня…
Великая и единственная минута во всей русской истории свершилась… Освобожденный народ стоял
на коленях.
Многие плакали навзрыд. По загорелым старым мужицким лицам катились крупные слезы, плакал батюшка о. Сергей, когда начали прикладываться ко кресту, а Мухин
закрыл лицо платком и ничего больше не видел и не слышал. Груздев старался спрятать свое покрасневшее от слез лицо, и только один Палач сурово смотрел
на взволнованную и подавленную величием совершившегося толпу своими красивыми темными
глазами.
Михайлов, увидав бомбу, упал
на землю и так же зажмурился, так же два раза открывал и
закрывал глаза и так же, как и Праскухин, необъятно
много передумал и перечувствовал в эти две секунды, во время которых бомба лежала неразорванною.
Говорил он
много, уверенно и непонятно, часто
закрывал глаза и чертил пальцем в воздухе какие-то знаки и вдруг, положив палец
на переносье, задумывался.
«И как
много обязан я тебе, истинный, добрый друг наш, — сказал он ему, — в том, что я сделался человеком, — тебе и моей матери я обязан всем, всем; ты больше для меня, нежели родной отец!» Женевец
закрыл рукою
глаза, потом посмотрел
на мать,
на сына, хотел что-то сказать, — ничего не сказал, встал и вышел вон из комнаты.
Известно, что
многие из людей, приговоренных к смерти, в последнюю ночь перед казнью останавливались воспоминанием
на каком-нибудь мелком, самом незначительном случае своей юности; забывали за этим воспоминанием ожидавшую их плаху и как бы усыпали, не
закрывая глаз.
Не выносил игумен Моисей встречных слов и зело распалился
на старуху: даже ногами затопал. Пуще всех напугалась воеводша: она забилась в угол и даже
закрыла глаза. Впрямь последние времена наступили, когда игумен с игуменьей ссориться стали… В другой комнате сидел черный поп Пафнутий и тоже набрался страху. Вот-вот игумен размахнется честным игуменским посохом — скор он
на руку — а старухе
много ли надо? Да и прозорливица Досифея недаром выкликает беду — быть беде.
Теперь, когда Челкаш шепнул «кордоны!», Гаврила дрогнул: острая, жгучая мысль прошла сквозь него, прошла и задела по туго натянутым нервам, — он хотел крикнуть, позвать людей
на помощь к себе… Он уже открыл рот и привстал немного
на лавке, выпятил грудь, вобрал в нее
много воздуха и открыл рот, — но вдруг, пораженный ужасом, ударившим его, как плетью,
закрыл глаза и свалился с лавки.
Я дрожащими руками разорвал конверт. Было написано
много,
на двух вырванных из тетради четвертушках линованной бумаги. Перед испуганными
глазами замелькали отрывки фраз: «Когда ты прочтешь это письмо, меня уж не будет в живых… Открой дверь при Фене… Скажи ей, что я самоубийца… согласится дать показание. Вчера воротился сильно пьяный и, должно быть,
закрыл трубу, когда еще был угар».